зато мой друг лучше всех играет блюз (ц)
Я помню, мы ходили краеведческим отрядом в поход. В лес. Может быть, когда-нибудь я вспомню все, что было там. А сейчас не могу. Память осталась на двух фотографиях. Когда смотрю, вижу: тот день, нашу учительницу (Сейчас Вы в другой школе, Вы стали более веселой и стали чаще и еще с большим желанием улыбаться), нас, таких больших и маленьких еще… Вот мы тащим бревно, вот ты, вот я, а главное – вот и мы. «Теперь я могла бы сказать тебе о нас с тобой «мы», но за этим «мы» не было бы такого смысла, такого большого, даже огромного чувства, которое так ясно выражает слово «мы». Возвращаясь из леса, по пути мы зашли на кладбище. Сейчас я могу закрыть глаза, нет, мне даже не надо этого делать – я помню практически все… «А нас было четверо, помнишь? Ты, я <…> – мы посмотрели, – кто-то сказал. Как я помню, это была ты: «А детей сколько маленьких. Вот, вообще, 4 годика». Только не помню, сказала ты это до или после того, как была у могилы своей бабушки. Ты подошла, сначала вроде бы ничего. Только ветер был, и хотелось плакать (отчего?), но слезы стояли внутри…» Я помню, когда мы крестили брата в этом году уже, у меня тоже стояли слезы, даже в глазах стояли, а не капали. Это было, когда я вошла в сам храм, я была в церкви в первый раз, не считая того, когда меня двухгодовалую крестили. «А потом, как будто вырвалось откуда-то изглуби…» Я помню, она рыдала и так горько сожалела о том, что они так редко к ней ходили, что даже перед смертью не повидались с ней.
«А теперь? Ты осталась такою же, как была. Только себя ты закрыла столькими масками…» В четверг перед первомайскими праздниками она сказала: «А мы сегодня уже бухать будем». Сказала это не мне, а я услышала.
Как мне больно…
«Я до сих пор вижу в тебе хорошее….» Я его вижу в каждом. Только бывают люди, за внешностью которых я ничего не вижу; хочу представить – и ничего не вижу. Бывают другие, у которых даже внешность говорит о чем-то близком, добром. Есть люди, у которых я не смотрю на внешность, а если смотрю, то не могу увидеть, но я вижу свет изнутри. «Это так странно и мило». «Но ты истребляешь сама себя. Ты же физически, наверно, и морально себя уничтожаешь для себя… Прости меня, я хотела бы только, чтобы ты – была твоя большая душа, а не какой-то замерзающий ее остаток, который ты покрываешь новыми вызывающими нарядами, курением (хотя она раньше тоже курила, но сейчас не может вытерпеть перемену, чтобы не сходить и не покурить), своим поведением. И, наверное, у тебя даже нет такой мысли, что от этого он может еще сильней замерзнуть». Вот намолола, уснула вчера с той мыслью, что напишу "завтра" о Ленке.
«А теперь? Ты осталась такою же, как была. Только себя ты закрыла столькими масками…» В четверг перед первомайскими праздниками она сказала: «А мы сегодня уже бухать будем». Сказала это не мне, а я услышала.
Как мне больно…
«Я до сих пор вижу в тебе хорошее….» Я его вижу в каждом. Только бывают люди, за внешностью которых я ничего не вижу; хочу представить – и ничего не вижу. Бывают другие, у которых даже внешность говорит о чем-то близком, добром. Есть люди, у которых я не смотрю на внешность, а если смотрю, то не могу увидеть, но я вижу свет изнутри. «Это так странно и мило». «Но ты истребляешь сама себя. Ты же физически, наверно, и морально себя уничтожаешь для себя… Прости меня, я хотела бы только, чтобы ты – была твоя большая душа, а не какой-то замерзающий ее остаток, который ты покрываешь новыми вызывающими нарядами, курением (хотя она раньше тоже курила, но сейчас не может вытерпеть перемену, чтобы не сходить и не покурить), своим поведением. И, наверное, у тебя даже нет такой мысли, что от этого он может еще сильней замерзнуть». Вот намолола, уснула вчера с той мыслью, что напишу "завтра" о Ленке.